Глава 8
Иногда приходится сглаживать острые углы правды.
Оливер Уиндел Холмс, старший.
Врач, автор и отец известного судьи Верховного суда.
Я ещё никогда не принимал участие в юридических переговорах, где обе стороны не врут.
Профессор права Чарльз Крейвер, эксперт по переговорам и урегулированию.
По моему мнению — не надо никакого вранья. Выступите в защиту наивности.
Судья магистрата Уэйн Брэзил, США.
Майя Джетер — юрист, специализирующийся по делам, связанным с иммиграцией. В один прекрасный день она встретилась со старым клиентом, по имени Соломон Товарищ, чьей семье Майя помогала в течении многих лет.
«Майя»,— сказал Соломон,— «семья моего лучшего друга Миши приезжает с Украины — его брат с женой и их красавица-дочь Елена. Они говорят, что сейчас не лучше. Конечно, некоторым стало получше жить, но евреи живут ещё хуже. Мишин брат говорит, что уже слишком поздно для них, но Елене 20 лет и она хочет эмигрировать. Но квоты заполнены, это невозможно. Я вот подумал, я вдовец, дети взрослые, у меня хорошая работа, может я смогу жениться на Елене. Она красивая молодая женщина, умная, могла бы остаться здесь, пойти в колледж».
«Знаете, Сол»,— сказала Майя,— «женитьба на иностранке, чтобы обойти иммиграционные квоты,— серьёзное преступление».
«Знаю, конечно. Поэтому я и пришёл к вам».
Майе, подозревающей мотивы Соломона Товарища, требовалось время, чтобы подумать, какой дать ответ, поэтому она попросила его зайти попозже,— «когда я посмотрю последние иммиграционные законы».
Это выглядит таким обманом, подумала Майя Джетер. Она не могла себе представить, что Соломон зашёл дальше того, что встречался с Еленой несколько раз. Но она не могла быть уверена. Может быть она слишком поспешна в выводах и неправильно поняла ситуацию. В конце-концов Товарищ может быть не первым и не последним 60-летним мужчиной, находящем своё счастье, женившись на девушке, которая едва выросла из подростка. Да, мне это не нравится, подумала Майя Джетер, но разве это преступление?
Когда Товарищ зашёл после обеда, Майя Джетер усадила его и сказала:
«Так, Сол, я объясню всё по порядку. Ключевым моментом является вопрос, женитесь ли вы на Елене по убеждению. То есть, правда ли вы женитесь на ней или предоставляете ей законное “улучшение статуса”, что позволит ей остаться в Штатах. Женитьба на ней с тем, чтобы она могла остаться здесь, является мошенничеством по отношению к Иммиграционной и Натурализационной службе».
«Так что будет делать Иммиграционная служба?»
«Ну, ИНС не могут проверить каждый брак, но всё же они проверяют определенное количество. И они рассматривают гораздо большее количество людей, которые подходят под их образец фиктивного брака. Я гарантирую, что с вашей разницей в возрасте и выполненными иммиграционными квотами, вы точно совпадаете с образцом».
Тогда Товарищ спросил, что случится, если ИНС начнёт расследование. Майя Джетер ответила, что фиктивный или настоящий брак — это вопрос о конкретных фактах. «ИНС может только смотреть на то, как вы оба действуете, что вы говорите, чтобы решить, законно ли это всё. Так что, если вы можете доказать, что провели много месяцев вместе до брака или обменивались длинными письмами про страсть и любовь, или всегда были вместе во время важных событий, всё это может доказать, что ваш брак реален.
«Я могу гарантировать кое что ещё»,— добавила Майя. «Если они будут вести расследование, они будут говорить с вами отдельно и спросят вас, где вы были в разные даты, которые вы можете вспомнить — 4 июля, день благодарения, ваши дни рождения. Они спросят вас где вы были каждый день недели, до интервью. Они спросят, каким мылом и зубной пастой она пользуется. Если ваши ответы не совпадают, они используют это против вас. Но если будет ясно, что вы были вместе, значит ваш брак и правда заключён на небесах».
Когда она закончила, Соломон повернулся к ней, улыбаясь.
«Спасибо, Майя, вы очень помогли. Каждый день я влюбляюсь больше и больше».
Юристы ежегодно занимают места в рейтинге наименее любимых людей в Америке. Возможно, основная причина в том, что почти все думают, что они лгут — от ведущих ночных ток шоу, читающих монологи, до репортёров, пишущих свои хитовые статьи для знатоков права, судей и даже самих юристов.
Как говорит известный профессор этики Университета Пенсильвании Джеффри Хазард, юристы, вдохновлённые принципом состязательности, часто кажутся добровольными соучастниками лжи своих клиентов. «Сокрытие правды и ложь случаются почти в каждом деле, я в этом уверен»,— говорит профессор Хазард. «Но мы создали эту состязательную систему, что воодушевляет нас». Судьи так же согласны с этим; президент Национального юридического колледжа считает, что лжесвидетельство, а не «маленькая ложь там и сям» случаются почти в каждом деле.
Принцип состязательности поднимает по крайней мере 2 разных вопроса о юристах и вранье. Это — правомерно ли адвокаты лгут, а так же помогают клиенту лгать. Но на него нельзя ответить, не обращаясь к первому вопросу: что такое ложь? Хуже ли прямая ложь, чем сокрытие правды или же чем простое умалчивание, оставляющее ложное впечатление? Решение о том, виновен ли адвокат во лжи, не должно рассматривать — прямая это ложь или непрямая, высказанная или молчаливая, а то, позволяют ли обстоятельства нечто иное, чем ложь.
Профессор права из Айовы Джеральд Б. Ветлауфер считает, что юристы должны признать тот факт, что они лгут и делают это, согласно его определению: любая попытка «создать у некоторой аудитории веру в чей‑либо ещё вариант».
Цитируя словарь Рэндома Хауса, который выходит за пределы определения прямого вранья, чтобы определить ложь, как «нечто намеренное или служащее созданию ложного впечатления»,— Ветлауфер оспаривает, что сокрытие и пропуски так же являются ложью. В 1990, в статье он каталогизировал способы, которыми лгут адвокаты — и обманывают себя, веря, что они либо этого не делают, либо что враньё не считается. Многое звучит слишком уж знакомо. Вот краткое изложение:
«Я не лгал», что включает в себя «Моё утверждение было совершенно правдивым» (хотя и вводящим в заблуждение),— «Я говорил о предмете, насчёт которого не существует абсолютной правды» и «Я просто представлял вещи в наилучшем свете».
«Я солгал, если вы настаиваете, что это так называется, но это было»... «этически допустимо» (и, таким образом, в порядке); «законно» (и, таким образом, в порядке); «Это просто упущение»; или «неэффективно», потому что ложь была шита белыми нитками или потому что ей просто не поверили.
«Я солгал, но это было оправдано положением вещей». Это включает в себя такие ситуации, когда ложь считается частью правил игры, например, переговоры, где большинство адвокатов чувствуют, что откровенность уничтожит саму цель данного мероприятия.
«Я солгал, но это было оправдано особой этикой адвокатуры», особенно в отношении клиентов, связанных обязанностями: соблюдением законов, конфиденциальностью и, конечно, пристрастным представлением фактов.
«Это не моя ложь», обычно она принадлежит клиенту, так что адвокат всего лишь курьер.
«Я солгал, потому что мой оппонент плохо себя вёл». Это включает в себя «самозащиту» или «пришлось солгать» до того, как это сделает оппонент, а так же враньё, чтобы преподать оппоненту урок или потому, что плохое поведение обозначает, что оппонент утратил все права на откровенность.
«Я солгал, но это было оправдано удачным стечением обстоятельств» — то есть справедливость восторжествовала.
Каждый год мы спрашиваем новоприбывших студентов права из Сан-Франциско, видят ли они себя поборниками справедливости и правды. Когда мы спрашиваем, является ли поиск истины главной задачей адвоката, менее 10% соглашаются. И это студенты на их второй координационный день в институте права. Подавляющее большинство, однако, верят, что адвокаты всё же облечены долгом искать справедливость. Но может ли быть достигнута справедливость, когда правдой так обыденно пренебрегают?
Сиселла Бок, философ и тонкий наблюдатель правовой системы так не думает. Она верит, что нечто большее, чем справедливость, подвергается риску, когда допускается ложь. «Безвредность лжи весьма спорна»,— пишет она. «То, что лжец считает безвредным или даже полезным, может оказаться не таким». Бок рассматривает ложь в контексте всего общества, в котором поверхность социального доверия часто оказывается тонкой. Она приводит аргументы, что ложь может повредить или даже разрушить это доверие. Когда доверие нарушено, всё общество повреждено, когда нет доверия, «общество разрушается». Справедливость — одна из потерь.
Даже придерживаясь менее апокалиптических взглядов, задаёшься вопросом, могут ли адвокаты быть успешными поборниками справедливости, не веря в правду. Всё же во многом наша правовая система, видимо поощряет ложь, по крайней мере в соответствии с определениями Ветлауфера и Бок. История и традиция профессии в области права богата примерами мелких уловок. Фундаментальная сеть принципа состязательности заключается в том, что адвокатам не нужно быть совершенно откровенными с другой стороной или даже судом. Например, когда происходит процесс открытия истины, без битвы насмерть насчёт оглашения каждого клочка бумаги, адвокат, ищущий информацию, всё же должен нажимать на нужный рычаг.
Существуют ли случаи, когда адвокату следует разрешить лгать? Могут ли какие‑нибудь из ярких отговорок профессора Ветлауфера стать оправданием? Большинство адвокатов считают, что при рассмотрении дела невозможно быть совершенно правдивым и при этом заниматься тем, что Ветлауфер называет «стратегическим обсуждением». По самой своей природе переговоры включают в себя некоторую долю введения оппонента в заблуждение, при этом скрывая чью‑либо истинную позицию и, выражаясь карточным языком, часто применимым к описанию процесса,— нужно блефовать. С одной стороны, адвокат должен быть правдив, с другой — ввести оппонента в заблуждение или, по крайней мере дать ему запутаться, что кажется необходимой частью игры. Никогда не было, да и не будет такого, чтобы на переговорах «карты выкладывались на стол».
В 1975 г. Элвин Б.Рубин, тогда федеральный судья в Луизиане, написал статью, красноречиво умоляющую принципиальных практикующих юристов придерживаться простых этических стандартов на переговорах: «Адвокат должен действовать честно и добросовестно». Он видел состязательную систему средством, а не целью и приводил аргументы, что алчность и враждебность клиента не должны контролировать совесть адвоката и служить мерилом его этики. Его статья широко перепечатывалась и задела за живое многих адвокатов. С неё начались дебаты по этике переговоров, продолжающиеся по сей день. Его сожаление по поводу того, что не существовало этического правила, требующего от адвокатов честности по отношению к оппонентам, помогло привести к новому, более широкому правилу Американской ассоциации адвокатов касательно лжи. И его афоризмы — он так же придумал этот: «человеческие игры, это ещё не этика» — получили тихое одобрение.
Но судья Рубин, может быть намеренно, установил планку слишком высоко. Большинство верят в то, что профессор права из Мичигана Джеймс Дж. Уайт говорит в статье, метко озаглавленной «Макиавелли и адвокатура», что «сама суть переговоров» требует от «даже самых прямолинейных, честных и заслуживающих доверия людей, принимающих участие в переговорах» активно вводить в заблуждение своих оппонентов.
Несколько лет назад журнал Процесс Изнутри провел 15 интервью с профессорами права, судебными юристами и судьями о том, сколько им понадобится лгать, чтобы придти к мировому соглашению. Группу опрашивали, было ли принято оставлять у противоположной стороны ложное впечатление, при условии, что адвокат не лгал напрямую. Девять человек ответили утвердительно, делая различие между неприкрытой ложью и введением в заблуждение при помощи молчания, отрицательно ответили только четверо.
И всё же большинство из группы было знакомо со знаменитым делом в Миннесоте, в начале 1960-х, Сполдинг против Циммерманн.
Со стороны Сполдинга адвокат защищал водителя после серьёзного автомобильного происшествия, во время которого был серьёзно ранен истец, молодой человек, которому не было и 20. Адвокат настоял на осмотре истца врачом, назначенным стороной защиты. При этом врач обнаружил нечто, что осталось незамеченным врачом молодого человека: аневризма аорты, угрожающая жизни, которая могла прорваться в любую минуту и, вероятно, появилась из‑за аварии. Адвокат защиты не сказал ничего, придя к мировому соглашению за меньшую сумму денег, чем если бы им пришлось заплатить, узнай другая сторона об аневризме. К счастью, истец узнал о своём состоянии позже, при осмотре армейским врачом и ему была сделана корректирующая операция. После этого он попросил суд пересмотреть мировое соглашение. Так как молодой человек был всё ещё несовершеннолетний с точки зрения закона, судья имел право отменить мировое соглашение, что он и сделал. Однако он отказался наказать адвоката защиты, сказав, что поверенный не обязан был рассказывать об аневризме, даже если его молчание подвергало риску жизнь молодого человека.
Дело вызвало много отзывов в обществе. Профессора права писали статьи, высказывая аргументы в пользу того, что здесь имеет место дело, где адвокат конечно должен был исполнить долг и рассказать о причинённом ущербе — и где ложь при помощи умалчивания оказалась столь же серьёзной, как и откровенная ложь. Всё же один профессор, который ранее много написал о необходимости принятия личной ответственности в деле Сполдинга, высказался за умалчивание в голосовании журнала Процесс Изнутри, так как «в мои обязанности не входит делать их работу».
Журнальная конференция подняла другой важный вопрос: Разрешено ли адвокатам лгать о том, уполномочены ли они своими клиентами приходить к мировому соглашению за определённую сумму? При ответе на этот вопрос группа раскололась надвое. Некоторые цитировали исключение к этическим правилам Американской ассоциации адвокатов в отношении лжи — или что это правило называет «ложным утверждением о существенном факте» — то есть «предположения о сумме или стоимости... и намерениях стороны касательно приемлемого мирового соглашения» обычно не считаются утверждением о значимом факте. Этот язык может отражать практическую реальность, которая состоит в том, что если бы адвокатам пришлось говорить правду о своих позициях касательно мирового соглашения, не было бы никаких переговоров. Но при буквальном прочтении этот комментарий — абсурд. Ничего не может быть более материальным для стороны, чем стоимость дела.
Профессор Ветлауфер взывает к адвокатам прекратить обманывать себя, назвать ложь ложью и признать, что ложь может иметь успех и она это делает. Ветлауфер считает, что как только адвокаты примут эту дозу реализма, они смогут сконцентрироваться на лжи, которую нельзя оправдать либо «правилами игры, либо нашими обязанностями по отношению к клиентам» и попытаются ограничить обстоятельства, при которых разрешается лгать. Он приводит аргументы, что часто ложь недопустима, даже если правилами прямо не запрещается.
Ветлауфер прав. Часто ложь, используя его широкое определение, не нужна и неправильна, даже на переговорах. С другой стороны, ожидать, что адвокаты будут совершенно откровенны с друг другом — является нереалистичным и нежелательным. До тех пор, пока остаётся состязательная система, клиенты имеют право на адвоката, который говорит от их имени, защищает их позицию и смотрит на дело с их точки зрения. Пока эта концепция существует, юристы будут продолжать защищать и ценой этого будет определённая степень откровенности.
Интересно, что наибольший консенсус среди экспертов конференции заключался в том, что они достигли одного заключения в техническом чтении этических правил — называть это ответом «Мне-это-сойдёт-с-рук» — а другой, когда они обдумывали, будут ли они лично поступать таким образом. Средний практикующий юрист, работающий изо дня в день по отмене сделок, достижению мировых соглашений и, вероятнее всего, говорящий адвокату противоположной стороны, то, что противоположной стороне следует услышать, по его мнению, для достижения желаемого результата — у него нет времени на это различие. Пока он ожидает, что противоположная сторона будет играть в эту игру с переговорами, по правилу Мне-это-сойдёт-с-рук, весьма вероятно, что именно эти правила управляют игрой. Когда мы спросили юристов-посредников на последней конференции, считают ли они, что адвокаты говорят правду даже на конфиденциальных кокусах с посредником, они все ответили отрицательно.
Что это говорит о наших методах правоохранительной системы в отношении переговоров и разрешении споров? Пока те, кто создают правила, продолжают муссировать вопрос, согласно которому ложь приемлема, переговоры продолжают быть всеобщей дракой, где сойдёт почти всё. Когда законодатели адвокатуры будут готовы создать некоторые определённые базовые правила о том, как играть в игру, с соответствующими наказаниями за нечестную игру, переговоры, по крайней мере подвинутся поближе к тому, чтобы истина стала частью этого упражнения. Например, раскрытие настоящего окончательного результата подсчётов клиента может с успехом завершить переговоры. Но вместо того, чтобы ставить адвокатов в позицию, когда они вынуждены обманывать, как правило делает сейчас, оно могло бы просто запретить адвокатам спрашивать своих оппонентов их крайние позиции по стоимости.
Пока не произойдёт повсеместных изменений, адвокаты будут сами по себе, полагаясь, в основном, на собственное чувство справедливости и практические преимущества откровенности — что судья Рубин описывает как «хорошее поведение, которое помогает больше, чем просто удобное поведение». Профессор Чарлз Б.Крейвер, эксперт по переговорам откровенно соглашается, что если вы хотите заниматься правом, должен иметь место определённый уровень откровенности, но он признаёт, что он так говорит частично потому, что откровенность часто является хорошей тактикой.
Состязательная система воспитывает обман, занимаются ли адвокаты переговорами, спорами или ежедневными консультациями, которые они дают, заключая сделки, составляя завещания и схемы распределения наследуемого имущества, или помогая клиентам выполнять правительственные распоряжения. Как и Майя Джетер, адвокаты обычно объясняют своим клиентам закон, и то, как он соотносится с ситуацией данного клиента. Говоря традиционно, адвокаты обслуживают своих клиентов как поверенные и как адвокаты. Без совета юриста, клиентам пришлось бы решать, что делать, не будучи полностью информированными о юридических последствиях их решений. Предоставление информации является очевидной частью задачи адвоката.
Но предоставление информации сочетается с риском, что клиент может использовать узнанное для нечестных и преступных целей. Все адвокаты обязаны консультировать, так что даже самые честные из них сочтут необходимым провести различие между рекомендациями клиенту касательно закона и имеющихся юридических возможностей, или помощью в совершении мошенничества.
Профессор этики из Хофсры Монро Фридман приводит такой пример: обвиняемый убил другого человека перочинным ножом, но настаивает, что это была самозащита. Адвокат спрашивает клиента: «Как часто вы берёте с собой перочинный нож?» Клиент спрашивает: «Зачем вам нужно это знать?» «Это совершенно необходимо»,— говорит Фридман, чтобы ответить на вопрос клиента правдиво — ношение ножа регулярно вероятно, покажет, что иметь его при себе было нормально, в то время, как наличие его именно в тот день или же нечасто, может свидетельствовать о намерении убийства. Предоставленный самому себе он может не понять важность вопроса юриста; он может попробовать угадать правильный ответ и может угадать неправильно. Так что «адвокат должен предупредить клиента о важности своего ответа. Не существует таких этических требований, чтобы адвокат загонял клиента в ловушку, отвечая поспешно и необдуманно, до того, как он поймёт значимость вопроса». Уведомление клиента об этой значимости не является помощью клиенту, чтобы солгать, а является сообщением о том, что клиент имеет право знать.
Судья Джон Д. Волкер, который работал в Верховном суде Мичигана в 50-х, привёл один из самых известных примеров тонкого различия между рекомендацией клиенту и помощью в мошенничестве. Это не одно из мнений Волкера, а эпизод, взятый из его романа Анатомия Убийства, который он написал под псевдонимом и который стал бестселлером, а впоследствии по нему был снят блокбастер. Лейтенант армии, которого играл Бен Газзара, обвиняется в убийстве человека по имени Барни Квил, вскоре после того, как Квил изнасиловал жену Газзара. Джимми Стюарт, представляющий интересы Газзара, говорит ему, что, из всех смягчающих обстоятельств, у него есть только одно обстоятельство, которое могло бы помочь уйти от ответственности. Стюарт говорит Газзара, что он всего лишь объясняет «букву закона», но Газзара считает, что тот задумал что‑то ещё:
Бен Газзара: — Продолжай.
Джимми Стюарт: — Что продолжать?
Бен: — То, на что ты намекаешь?
Джимми: — Ты же сообразительный, лейтенант. Давай посмотрим, насколько.
Бен: — Ну, я думаю.
Джимми: — Раз твою жену изнасиловали, симпатии будут на твоей стороне. Тебе надо найти законную привязку, так, чтобы жюри симпатизировало тебе. Ты следишь за мыслью? [Молчит, пока Газзара напряженно думает.] Так каково твоё смягчающее обстоятельство, лейтенант? Какое обстоятельство поможет уйти от ответственности за убийство Барни Квила?
Бен: [задумчиво] Обстоятельство. Всего лишь смягчающее обстоятельство. [Встаёт и прохаживается до окна, спиной к Стюарту.] Ну, и какие там есть обстоятельства?
Джимми: Откуда мне знать? Это же ты его подстрелил.
Бен: [Глазея в окно, задумчиво]: Должно быть я взбесился.
Джимми: Нет, плохой характер — это не смягчающее обстоятельство.
Бен: [Идёт назад к Стюарту] Ну, я имею ввиду, я, наверное сошёл с ума. [Пауза] Уже теплее? [Джимми идёт к двери, начинает открывать её.]
Бен: [Настойчиво.] Так теплее?
Джимми: Я скажу тебе это, после того, как поговорю с твоей женой. Тем временем, посмотрим, насколько ты тогда сошёл с ума.
В конце-концов Газзара предстал перед судом со своим «обстоятельством», позволяющим уйти от ответственности за убийство под воздействием непреодолимого импульса, что‑то вроде кратковременного душевного расстройства, которое разыскала защита в лице помощника Стюарта в тёмных глубинах старого Мичиганского дела.
В отличии от совета, данного владельцу перочинного ножа, эта сцена о лжи. Предложение Стюарта является активной попыткой с его стороны создать ложную защиту на суде, которая будет представлена через показания клиента. Но соблюсти различие между законным советом, с одной стороны, и содействием мошенничеству и обману, с другой, это всё равно, что заставить адвоката пройти по тонкому семантическому канату.
Это не просто кино. В 1997 г. Барон энд Банд, Далласская фирма по производству асбеста, принадлежащая истцу, балансировала на таком канате, перед тем, как упасть. Поверенные защиты разыскали памятку, в которой компания советовала своим клиентам «немедленно прекратить разговаривать», если они прерываются своим адвокатом, потому что «ваш поверенный пытается исправить то, что вы сказали неправильно». Памятка инструктирует клиентов слушать внимательно любые «предложения», содержащиеся в вопросах адвоката, и были предложены примеры: «Вы имели ввиду, что изолирующий цемент использовался в паровых трубах, не так ли?» или «Вы ведь не видели продукта до 60-х годов, так?» Сам судья Волкер не мог бы написать лучше.
А вот комментарий Американской ассоциации адвокатов о том, как ходить по этому канату:
От адвоката требуется высказывать честное мнение о вероятных последствиях в результате поступков клиента. Тот факт, что клиент использует совет в ходе действий, являющихся криминальными или мошенническими, сам по себе не делает соучастником этих действий. Однако, адвокат может неосознанно помочь клиенту в криминальных или мошеннических поступках. Существует решающее различие между представлением анализа юридических аспектов обсуждаемых поступков и рекомендациями способов, при помощи которых можно совершить преступление или мошенничество.
Правильно ли Майя Джетер сделала своё решающее различие, дав совет Соломону Товарищу? Конечно, она могла бы прямо указать способ совершения мошенничества, сказав, что именно надо делать Соломону: Сопровождайте Елену каждую минуту, пока она здесь по гостевой визе; проводите каждый праздник и день рождения с ней; подыщите новую квартиру вместе и обставляйте её; пишите ей любовные письма, и пусть она делает то же. Но совет, который она дала Соломону, изложенный в терминах права, в том, как он соотносится с фактами данного дела, звучит как юридический анализ, приемлемый по правилам Американской ассоциации адвокатов. Соломон Товарищ всё же может совершить мошенничество, и он может это сделать на основе рекомендации Майи Джетер, но он всё же имел право на её объективный и профессиональный совет.
Является ли это «решающим различием» безо всякой разницы, то есть простым вопросом семантики? Мы думаем, что нет. Без таких различий, даже если это тонкие семантические отличия, клиенты будут лишены совета своих поверенных в любое время, когда они могли бы использовать информацию неподобающим образом. По этому случаю правило Американской ассоциации адвокатов имеет смысл.
Адвокатам не всегда легко понять, когда они пересекли черту, явно помогая незаконным целям своих клиентов. Понятно, что они неохотно разыгрывают из себя господа бога с клиентами, предполагая, что их юридические навыки используются мошенническим образом. Часто практически невозможно узнать реальные мотивы клиента. И единственный этический проводник, который у них есть, весьма расплывчат, особенно правило Американской ассоциации адвокатов, которое запрещает «ложное высказывание о существенном факте», но не может определить, распространяется ли это далее прямого ложного заявления, до замалчивания, гораздо менее прямого, но в конечном счёте не меньше вводящего в заблуждение. Однако, Американская ассоциация адвокатов сама опубликовала по этому вопросу этические мнения, кажущиеся противоречивыми.
Всё же, адвокаты должны провести черту где бы то ни было, и эта черта, должно быть недалеко от того места, где её поместила Нью-Йоркская фирма Сингер, Хатнер, Левайн и Симэн, представляя ОПМ Лизинг Инк. ОПМ была основана в 1970 г, детище двух партнёров, Мирона Гудмэна и Мардохея Вайссмана, друзей детства, которые приходились зятьями друг другу. Бизнес ОПМ заключался в скупке компьютеров у IBM и передаче их в прокат таким компаниям, как Рокуэлл Интернэшнл, AT&T и Полароид. Чем больше они предоставляли оборудования, тем больше банки желали предоставлять деньги на новые компьютеры, договора проката с мегакомпаниями использовались в качестве обеспечения. К концу 70-х ОПМ была одной из 5 крупнейших в стране компаний, занимающихся прокатом компьютеров — и всё это было сделано, как и следует из их названия, на деньги других людей (игра слов: OPM — other peoples’ money).
Была всего лишь одна крупная проблема: Весь этот бизнес был мошенничеством. Помимо того, что большинство договоров проката были фиктивными, все эти компьютеры просто не существовали. Один и тот же компьютер использовался снова и снова, в разных договорах проката и для разных займов. Крупнейший клиент ОПМ — Рокуэлл, был основном именем в фальшивых договорах проката, созданных Гудмэном, ползающим под стеклянным столом, чтобы просветить фонариком страницы с подписями, которые Вайссман калькировал в фальшивые документы. Всего, по словам Стюарта Тейлора, журналиста, занимающегося расследованием, с 1978 по 1981, ОПМ приобрела почти 200 000 000 долларов в долг у 19 кредиторов, обеспеченных поддельным прокатом Рокуэллу.
Вскоре после открытия, ОПМ стала крупнейшим клиентом юридической фирмы Сингер, Хатнер, Левайн и Симэн. Адвокаты и предположить не могли ничего дурного до июня 1980 г, когда Гудман узнал, что его бухгалтер открыл мошенничество с Рокуэллом и грозился всё рассказать. Сначала Гудман заставил своих поверенных поклясться хранить секрет, а затем рассказал им, что он сделал кое‑что нехорошее, кое‑что, с чем он ничего не мог поделать, так как если бы он этого не сделал, это стоило бы ему миллионы долларов.
Гудман держал свою историю в тайне, но бухгалтер нанял своего собственного адвоката, Уильяма Дж. Дэвиса для встречи с адвокатом ОПМ. Дэвис позже описывал свои встречи со старшим партнёром Джозефом Л. Хатнером, как «пляску смерти». Он рассказал, что когда он предложил Хатнеру письмо бухгалтера, описывающее мошенничество, Хатнера оно не заинтересовало, он не пожелал узнать, о чём там было написано. Хатнер, по словам Дэвиса, «вёл себя так, как будто он собирался заткнуть уши и убежать из офиса». Тем временем Гудман, признавая свои прошлые ошибки, поклялся своим адвокатам, что бесчестные времена закончились.
Однако адвокаты знали, что это было не так‑то просто. Посыл бухгалтера достиг своей цели: меморандум Сингера и Хатнера, составленный в этот период, передавал на рассмотрение факты о мошенничестве на миллионы долларов, для получения которых, ОПМ использовала собственные заключения юридической фирмы, о стоимости займов, которые, в свою очередь были основаны на фальшивых документах. Хуже всего было то, что фирма знала, что по мнению бухгалтера, ОПМ «чтобы продолжить своё существование, вероятно пришлось бы продолжить тот же вид непорядочной деятельности».
Узнав обо всём этом, Сингер и Хатнер обдумывали прекращение сотрудничества с ОПМ. Однако никакая фирма не захочет потерять своего крупнейшего клиента. Если заверения Гудмана можно было принять за чистую монету, все его «ошибки» были в прошлом. Адвокаты решили спросить стороннего совета по юридической этике. Они выбрали Генри Путцела III, преподавателя этики из Фордхэмского университета и явились с рекомендацией Декана школы права. Путцел дал Сингеру и Хатнеру ответы, которые хотела услышать фирма.
Сначала Путцел заключил, что несмотря на мнение бухгалтера, Сингер и Хатнер не знали «о фактах, которые, каким‑либо образом указывали на совершение данного мошенничества». Таким образом, сказал Путцел, фирма не должна была ничего объяснять по поводу прошлого, включая извещение банков, что существующие займы базировались на фальшивой информации. Во‑вторых, полагаясь на недавние заверения Гудмана, фирма могла продолжить закрывать новые займы для ОПМ. В-третьих, Сингеру и Хатнеру не было необходимости проверять каждую новую сделку ОПМ на предмет законности, пока Гудман предоставлял письменные уверения в том, что так оно и было, и которые он был рад предоставить.
Так что летом 1980, Сингер и Хатнер продолжали помогать ОПМ приобретать новые займы. Однако, адвокаты больше не могли закапывать свои головы в песок. В сентябре, после того, как Гудман признался в некоторых деталях о своих прошлых мошенничествах и сообщил, что общая сумма составляла почти сто миллионов долларов, юридическая фирма, наконец, решила сложить с себя обязанности адвоката. Но с одобрения Путцела, Сингер и Хатнер не отказались сразу. Скорее, это был постепенный отказ с сентября по декабрь, чтобы удостовериться, что клиент не остался без адвоката. Неописуемо, но адвокаты продолжали сотрудничество несмотря на признание Гудмана, что ОПМ продолжила мошеннические займы, даже после июньского «признания» и обещания исправиться, и это потому, что он снова поклялся, что всё мошенничество в конце-концов закончилось.
ОПМ подыскали себе новых адвокатов — Питера Фишбайна со своей компанией — Кайе, Сколер, Ферман, Хэйз и Хэндлер. В октябре Фишбайн позвонил своему хорошему другу Хатнеру, чтобы узнать, были ли какие‑нибудь проблемы с ОПН, которые заставили их отказаться от своего самого крупного клиента. Но Путцел проинструктировал Хатнера, что нельзя ничего сообщать Фишбайну, не нарушив конфиденциальность информации об ОПН. Результатом было то, что Кайе и Сколер, не зная о прошлой истории ОПН, помогли в получении ещё пятнадцати миллионов долларов по липовым займам, до того, как мошенничество было раскрыто.
Когда карточный домик ОПН рассыпался, и начались хитросплетения паутины законодательства, у всех было по адвокату, включая адвокатов, Сингера, Хатнера и адвоката адвокатов Путцела. ОПМ объявила о банкротстве, и Гудман и Вайсман сели в тюрьму. Судебный процесс был запущен, и Сингер и Хатнер закончили тем, что заплатили десять миллионов долларов. Фирма разорилась, но главные действующие лица продолжили работу по профессии, ни к кому не были применены санкции со стороны коллегии адвокатов, и все заявили, что поступили правильно.
Самым лицемерным оказался Путцел, чья юридическая записка по делу защищала рекомендацию, которую он дал Сингеру и Хатнеру: В рамках состязательной системы «главные обязательства адвоката — по отношению к его клиенту, богатому или бедному, располагающему или презренному, честному или бесчестному». Случалось, что адвокаты Путцела спорили, когда именно «адвокаты обязаны выступить в защиту лжецов и воров». Но здесь, порекомендовав Сингеру и Хатнеру, по существу игнорировать правду, Путцел вдохновил адвокатов защищать и помогать лжецам и ворам в их лжи и воровстве.
Дело ОПМ должно было послужить уроком всем адвокатам на предмет опасности сотрудничества с мошенническими поступками клиента. Однако, фирма, которую оставили поддерживать ОПМ после Сингера и Хатнера, испарилась — именно эта фирма должна была выучить этот незабываемый урок из своего печального опыта — эта фирма так ничего и не усвоила. Через пять лет после работы с ОПМ во время их саморазрушения, Кайе, Сколер и глава фирмы Фишбайн стали адвокатами ссудосберегательной компании Линкольн, Чарлза Китинга.
Скандалы конца 80-х, связанные с ссудосберегательными компаниями, оставили след, всё ещё заметный в финансовом мире страны. Сотни организаций разорились, некоторые из‑за чрезмерно раздутого штата и неграмотного управления, особенно по причине покупки необеспеченных высокорисковых облигаций; многие другие пошли ко дну из‑за злоупотреблений банков и даже неприкрытого мошенничества. Никакой другой скандал не возмутил так американскую публику, как дело ссудосберегательной компании Линкольн. Эта история не о неграмотном руководстве, а об очевидном мошенничестве. К тому времени, как сотрудники федерального банка вступили во владение компанией Линкольн в 1989 г, затраты налогоплательщиков на финансовую помощь тем, кто пострадал от мошенничества калифорнийской ссудосберегательной компании оценивались в 2,6 миллиардов. Когда шум утих, Китинг, человек, контролировавший Линкольн, сел в тюрьму по обвинению в мошенничестве, и две юридические компании Линкольна — Кайе, Сколер, и Джонс, Дэй, Ривис и Пог, являющиеся одной из пяти крупнейших фирм в стране — согласилась заплатить штраф в размере 92 миллиона долларов из‑за своего участия в этом деле.
Пока Линкольн занимался обманом людей, посредством займов и инвестиций, Кайе и Сколер помогали ему с прикрытием. Сотрудники Линкольна помечали даты документов более ранней датой, чтобы некоторые инвестиции выглядели более «законно», набивали папки займов и инвестиций ничего не значащими фактами с фиктивными исследованиями и информацией о гарантированном размещении, так, чтобы дело выглядело должным образом, а так же «подчищали» другие дела, удаляя негативную информацию о заёмщиках или рискованных инвестициях. Адвокаты были полностью в курсе происходящего. И всё же они не только сделали всё возможное, чтобы оградиться от сотрудников Федерального совета банков жилищного кредита во время двух рутинных проверок, они активно пытались сбить их со следа.
Как считают журналисты Американского Адвоката, Сьюзан Бек и Майкл Ори, адвокаты Кайе и Сколер действовали скорее как «PR фирма Чарлза Китинга младшего», нежели чем поверенные Линкольна. Среди заявлений Кайе и Сколера, сделанных в формальном отчёте совету банков, было следующее:
«Не подлежит сомнению, что Линкольн не находится в рискованном и несоответствующем состоянии. Напротив, новое управление Линкольна создало чрезвычайно успешную, финансово здоровую организацию».
«Линкольн благоразумно контролирует риск, связанный с ипотечными займами, тем самым минимизируя его».
«Неоспоримым доказательством сравнительного преимущества Линкольна, его замечательного выбора инвестирования и его добросовестного гарантированного размещения займов является безусловный успех программы Линкольна».
В 1989 г. Конгресс создал Управление по надзору за сберегательными учреждениями (ОТС), чтобы убрать мусор за ссудосберегательными учреждениями. Когда ОТС подала заявление о выдвинутых обвинениях против Кайе и Сколера в марте 1992, а затем использовала свою административную власть, чтобы заморозить счета фирмы, это потрясло тесный мирок практикующих адвокатов крупных фирм до самого основания. Кайе и Сколер ответили тщательно продуманной защитой и пространной декларацией, оправдывающей их поведение, от профессора Хазарда, на тот момент работающего в Йельском университете. Однако, в течении нескольких дней фирма — её счета заморожены, договорённости на предоставление займов отозваны банками — урегулировала свой спор с ОТС, заплатив 41 миллион долларов, при этом Фишбайн и другой партнёр согласились больше никогда не представлять федеральные учреждения с застрахованными депозитами.
Кайе, Сколер и Фишбайн заявляли о своей полной невиновности, и возлагали вину за это мировое соглашение на бесцеремонную тактику ОТС, особенно замораживание счетов юридической фирмы. Действительно, многие наблюдатели сочли замораживание денежных счетов злоупотреблением властью со стороны правительства. Всё же, многие из этих же критиков были убеждены, что Кайе и Сколер сосредоточиваются на тактике ОТС, чтобы отвести внимание от дурного поведения фирмы.
Точно так же, как скандал с ссудосберегательной фирмой Линкольн и уголовным процессом над Чарлзом Китингом стали основными заголовками в популярной прессе, дело Кайе и Сколера стало знаменитым в юридических кругах. Оно породило сборники статей, семинары и бесчисленные статьи журналистов, пишущих на юридические темы и подобных им юристов, фокусирующиеся на том, когда именно адвокат должен ратовать за истину. В своей первой ежемесячной этической колонке в Национальном юридическом журнале, после того, как Кайе и Сколер заключили мировое соглашение с ОТС, профессор Хазард высказал заключение о защите своего клиента. Его защита была основана на предположении, что Кайе и Сколер не просто консультировали Линкольн во время обычного банковского аудита, но так же и действовали как обычно делают судебные адвокаты, борясь с советом банков на состязательной основе. Быть «законным представителем», приводил аргументы Хазард, означало, что в рамках состязательной системы, Кайе и Сколер не были обязаны быть откровенными с советом банков.
Протесты Кайе и Сколера не разубедили дисциплинарные органы штата Нью-Йорк оставить расследование поведения Фишбайна и других партнёров Кайе и Сколера, однако расследование в конце-концов прикрыли, ничего не предприняв. Тогда, в августе 1993 г, Американская ассоциация адвокатов выпустила следующее этическое соображение: «Представляя клиента при банковском рассмотрении, адвокату не разрешается ни при каких обстоятельствах лгать и вводить в заблуждение официальных представителей как утвердительными ложными заявлениями, так и замалчиванием важных фактов». Но далее, согласно этому соображению «он не обязан раскрывать слабые стороны в деле клиента или как‑либо иначе раскрывать конфиденциальную информацию». В таком раздвоении мнений многие видели защиту действий Кайе и Сколера.
Другое соображение Американской ассоциации адвокатов было опубликовано годом ранее, оно базировалось на фактах подобного дела и имело гораздо более строгую установку: адвокату не следует далее представлять клиента, если это означает помощь в продолжении мошеннических действий или планировании их. Это мнение так же гласило, что если клиент использует работу своей юридической фирмы для сокрытия мошенничества — как ОПМ использовала положительное мнение Сингера и Хатнера о рассматривающихся ссудах — адвокаты могут публично разоблачить эту работу, даже если она была выполнена по убеждению, чтобы предотвратить использование этой работы клиентом для мошеннических целей.
Эти два мнения сложно согласовать. Первое, базирующееся на деле Кайе и Сколера является защитой принципа состязательности в чистом виде. Более раннее мнение известно под названием «шумный уход», так как оно позволяет адвокатам публично отказаться от выполнения работы для своих клиентов, преследующих незаконные цели. Сложно не поверить, что разница между двумя утверждениями имеет какую‑то связь с тем, что обе юридические фирмы Линкольна знамениты. Если бы их поведение сочли неэтичным, то же самое касалось бы адвокатов других влиятельных фирм по всей стране. В этом свете не удивительно, что Американская ассоциация адвокатов выпустила резолюцию в августе 1993 г, возражая против тактики, использованной ОТС; в конце-концов ОТС применила власть против власти и выиграла.
Почему Кайе и Сколер думали, что им сойдёт с рук помощь Китингу и Линкольну в мошенничестве? Профессор права из Гарварда Дэвид Уилкинс указывает, что главный адвокат юридической фирмы Фишбайн «всю жизнь занимался только судебными тяжбами, не имея опыта в представлении учреждений, застрахованных на федеральном уровне». Уилкинс относит то, что случилось, на неспособность фирмы получить какие‑либо средства для проверки, недостаточный контроль и поведение её «наиболее престижного, влиятельного и выгодного партнёра». Другими словами, не было никого, чтобы противостоять Фишбайну и никаких механизмов для этого.
В том, что касается эксперта по этике Джеффри Хазарда, он был нанят в 1981 г. После того, как Сингер и Хатнер оставили ОПМ другой фирме, не предупредив о мошенничестве. Тогда Хазард сильно критиковал эксперта по этике Путцела, консультировавшего Сингера и Хатнера. Адвокаты ОПМ всё же должны были раскрыть ситуацию Кайе и Сколеру. Хазард приводил аргументы, чтобы не допустить своего клиента к совершению мошеннических действий. Но к 1992 г, нанятый защищать неспособность Кайе и Сколера в раскрытии мошенничества Линкольна, Хазард совершенно сменил тональность.
В середине 90-х Нью-Йорк стал первым штатом, установившем систему, способную дисциплинировать все юридические фирмы в том, что касается этического поведения. Какую роль сыграли дела с ОПМ вместе с Кайе и Сколером, не ясно, но адвокатура города Нью-Йорк вела борьбу за дисциплину юридических фирм, сфокусировавшись на двух пунктах: во‑первых, юридические фирмы развивают свою собственную культуру поведения, которая имеет значительное влияние на то, как поверенные ведут дела и во-вторых, вся фирма должна отвечать за поведение всех своих адвокатов.
Есть ли какие‑нибудь другие обстоятельства, помимо ведения переговоров, когда ложь адвоката оправдана — где существует достоверный аргумент, что Истина должна пострадать во имя торжества справедливости? Мы уже рассмотрели критику этой идеи по поводу отговорки Ветлауфера что, «Я солгал, но обстоятельства этому способствовали» и философское настояние Бок, что ложь всегда повреждает структуру общества. Но можно ли вообще когда‑нибудь оправдать ложь во имя служению более высокой цели — справедливости?
В марте 1997 г. как раз перед тем, когда начался отбор жюри по делу Тимоти МакВэя, Даллас Морнинг Ньюс сообщила, что адвокаты получили письменное признание своего клиента, подтверждающее, что он был за рулём наполненного взрывчатым веществом грузовика, который убил 168 человек в Оклахома Сити. Не возникало вопроса, что признание, существуй оно на самом деле, было недействительным в суде: оно было сделано только команде защиты и Морнинг Ньюс сообщала, что информация предоставлена одним из членов команды; это сделало данное заявление конфиденциальной информацией поверенного и клиента. Но история всё же вызывала осуждение МакВэя, как в глазах общественного мнения, так и в умах будущих присяжных. Главный адвокат защиты Стивен Джонс, готовый выбирать предположительно «не предвзятое» жюри в деле о наихудшем акте терроризма в стране, нуждался в немедленных мерах безопасности.
Сначала Джонс сказал, что признание было пустышкой — его не существовало. В течении дня Джонс изменил свою историю, утверждая, что признание было сфабриковано защитой, чтобы убедить разговориться свидетелей. Свидетель будет говорить только в том случае, если он не сомневается в истинности этого; признание, сказал Джонс, было создано, чтобы убедить свидетеля говорить с защитой. Пресса, особенно юридическая, немедленно сосредоточилась на том, насколько была оправдано ложь Джонса. Что интересно, очень мало внимания уделялось безответственному репортажу Даллас Морнинг Ньюс, сделавшей разоблачения, которые служили только для того, чтобы навредить МакВэю, так как жюри никогда не услышит его в суде.
Пресса сочла Джонса лжецом так или иначе: либо он лгал сфабриковав признание и одурачив свидетеля, либо признание действительно существовало, в этом случае Джонс лгал прессе. Эксперты по юридической этике выстроились по обе стороны вопроса. Многие цитировали этическое правило Американской ассоциации адвокатов, которое запрещает делать ложные утверждения, не только суду и адвокату противоположной стороны, но и любой третьей стороне. Либо свидетель, если признание было фиктивным, либо пресса, если признание существовало, могут считаться третьей стороной. Ходили разговоры о том, следует ли обратиться к дисциплинарным мерам адвокатуры Оклахомы, его родного штата или Колорадо, где проходил суд.
Никто не знает, было ли это признание истинным или сфабрикованным. Предположив на секунду, что оно имело место, и Джонс солгал прессе, тогда те кто критиковали его за это — особенно пресса — бросали камни из стеклянных домов. Джонс был обязан попытаться устроить для своего клиента справедливый суд. Уже глядя на это ужасное дело с большим количеством доказательств против, он столкнулся с необходимостью объявления признания своего клиента. С реальным признанием у Джонса было бы три варианта выбора: признать его истинность, эффективно заклеймив своего клиента в глазах публики и потенциальных присяжных; хранить молчание, осознавая, что эффект будет тот же, что и утвердительный ответ; или же выступить с правдоподобным опровержением.
В этих обстоятельствах, третий вариант был его единственной альтернативой. Другие заставили бы его поставить правду превыше справедливости, а так же клятвенных обязательств своему клиенту, а так же права МакВэя на справедливый процесс. Джонс не мог себе этого позволить.
Сфабрикованное признание, чтобы убедить свидетеля говорить, поднимает ещё более сложный вопрос. Многие эксперты по этике, одобрявшие это, сказали, что адвокат просто делал свою работу. «Адвокаты не являются правдолюбцами, если только эта правда не случается с их клиентами»,— сказал профессор Стивен Гиллерс. Другие указывали на то, что сторона обвинения часто делает ещё более худшие вещи. Даже окружной поверенный Хьюстона оправдал его уловку с фиктивным признанием, говоря, что это вопрос стратегии, комментируя, что если бы у него был свидетель, который бы молчал, пока его мать жива, он бы «послал кого‑нибудь из похоронного бюро сообщить, что его мать только что убили». Но приводить аргументы, что Джонс был оправдан, потому, что сторона обвинения лжет ещё больше, это пользоваться доктриной относительной безнравственности — «Я могу так поступить, потому что они могут поступить ещё хуже».
Хотя имеется два других оправдания поведения Джонса. Во‑первых, наша система правосудия давно признавала необходимость баланса между истиной и справедливостью. Термин «юридическая фикция» является эвфемизмом слова «неправда». Всё же эти фикции наполнили наши суды: взятым под стражу обвиняемым позволено появляться на процессе в обычной одежде и без наручников; правила, которые не разрешают жюри заслушивать недостоверные «слухи» или доказательства, о которых один человек рассказал другому; Доказательства, которые судьи отвергают потому, что предрассудки, вызываемые ими «перевешивают их доказательную ценность». Эти правила не разрешают жюри слушать признание обвиняемого, сделанное под давлением или о предшествующем сексуальном поведении жертвы изнасилования. Юридическая фикция так же часто встречается в гражданских делах, где большинство судебных слушаний предваряются «ходатайством о неразглашении сведений, наносящих урон другой стороне» или просьбами с обеих сторон ограничить представленные доказательства. Опытные судьи сообщают, что всю правду, которая служит справедливости, никогда не услышишь в зале суда.
Во‑вторых, мы все временами сталкиваемся с моральной дилеммой — сказать правду или причинить вред. Эти ситуации варьируют от относительно доброкачественных — ответить супруге, которая спрашивает — Как я выгляжу? — до самых серьёзных — штурмовые отряды нацистов спрашивали, есть ли евреи в автобусе. В фильме Лжец, лжец, Джим Керри в свой день произнесения правды отвечает на вопрос «Как вам нравится моё платье?» честным ответом: «Да, хоть отвлекает внимание от причёски». Многие из нас солгали бы не поморщившись насчёт старомодного платья или невиновного, скрывающегося от правосудия. Но адвокаты встречаются с серьёзными моральными дилеммами, когда они чувствуют, что должны выбирать между правдой, какой они знают её и справедливостью, как они понимают её.
Когда профессора Монро Фридмана спросили насчёт поведения Стивена Джонса, он вспомнил дни, когда он работал над делом о жилищной дискриминации. Он нанимал «испытателей», которые ходили к агентам по недвижимости, с целью посмотреть, одинаково ли обращаются с белыми и чёрными парами. Эти испытатели, как он сказал, были ложью, они искали не жильё, а доказательства. Фридман говорит, сам он не любит врать, но очень сложно сделать такое категорическое утверждение, что адвокатам никогда не следует этого делать. «Я сам это делал», признаёт он «и буду это делать».
Соломон Товарищ встречается с ИНС.
Прошли три месяца и Майя Джетер опять услышала Соломона. Он позвонил сказать, что он и Елена только что поженились, и он просит Майю помочь Елене с заполнением необходимых форм, чтобы она могла остаться в стране.
«И как дела, Сол?» спросила Майя.
«Хорошо, хорошо»,— сказал Соломон. «Она записалась на курсы здесь; она замечательная, ей здесь нравится. Она быстро привыкает».
«А вы как?»
«Я — великолепно! Всё получилось просто отлично».
«Послушайте, Сол»,— сказала Майя,— «давайте я перезвоню вам завтра насчёт вашего дела. Мне нужно поработать над письменным изложением дела сегодня вечером».
В тот вечер Майя Джетер думала, хочет ли она представлять эту пару. Ей всё это было подозрительно с самого начала, и её краткий диалог с Солом не развеял её сомнения. Майя знала Соломона Товарища достаточно хорошо, но она не могла быть вполне уверена насчёт его мотивов, так же, как и в первую их встречу. Его всегда было сложно понять. Майя понимала, что всё это сводилось к тому, что Соломон и Елена на самом деле чувствовали по поводу своего брака, то есть, точно ей никогда не узнать. Это значило, что этические правила позволяли ей поступить как угодно: она могла взять это дело, но ничего не заставляло её так поступить.
На следующий день Майя перезвонила Соломону и назначила встречу ему и Елене. Она всё ещё не была уверена насчёт брака, но она объяснила это так, что невозможно было узнать, был ли это обман. Кроме того, Соломон и его семья были хорошими клиентами, которые оплачивали счета вовремя. Она пыталась убедить себя, что сможет в любой момент отказаться представлять пару, если из их встреч станет очевидно, что это фиктивный брак. Но она знала, что это вряд ли случится, потому что Соломон такой умный; ей надо было отказаться до того, как они встретились. Конечно же, у неё были опасения, но она подумала, что в конце-концов, она же адвокат по вопросам иммиграции, а это именно то, чем они занимаются.
Эт халтурный перевод с английского языка в один проход.